Владимир Федосеев

«У КАЗАНСКИХ МУЗЫКАНТОВ ЕСТЬ ЛЮБОВЬ К РЕПЕТИЦИЯМ,
А ЭТО САМОЕ ГЛАВНОЕ»

— Владимир Иванович, вы руководите БСО имени Чайковского более 40 лет и часто говорите, что уникальность этого оркестра в его особенном узнаваемом звуке. Несколько дней вы репетировали с симфоническим оркестром Татарстана. Есть ли у него какая-то уникальная черта?

— У вашего оркестра есть свое лицо, и это чувствуется. Это один из редких случаев, когда коллектив в такой форме. Во-первых, у казанских музыкантов есть любовь к репетициям, а это самое главное. Сейчас в мире репетиция вообще считается чем-то необязательным — вроде бы все и так профессионалы, могут в любой момент выйти и сыграть. Но я считаю это глубокой ошибкой, потому что истина рождается именно во время репетиций, и для меня они иногда даже важнее концерта. Нужно общаться с музыкантами, с солистами, с молодежью, из молодежи нужно суметь вытащить талант — подчас начинающие исполнители даже не подозревают, что талантливы. Есть разные люди, кто-то более стеснителен, кто-то наглее, но каждому надо помочь, с каждым поработать, поэтому репетиционный период исключительно важен.

С вашим оркестром я буду выступать уже второй раз — часто бывает, что, когда куда-то приезжаешь повторно, разочаровываешься, но в Казани я с большим удовольствием ближе познакомился с коллективом и солистами. Чувствуется серьезное отношение, ответственность, служение искусству. Публика сейчас запутана, музыки много, а качества нет. Но в этом оркестре оно есть. А звук... Звук можно получить из любого оркестра, но если его не хранить, он уходит. 10 лет я работал в Вене, сейчас иногда приезжаю на две недели, свой звук, не венский, снова приходится добывать. Уезжаю — он уходит. Просто существуют разные школы и принципы звукоизвлечения.

— Получилось добиться фирменного звука за те три дня, что вы репетировали с татарстанскими музыкантами?

— Три дня — это, конечно, мало. Но я надеюсь, что музыканты будут хранить то, что мы наработали. Важно научить принципам звучания: можно играть очень тихо, но это будет просто физически тихо и ничего более. А ведь тихая игра бывает очень эмоциональна, любое уменьшение звука есть прибавление страсти и эмоций, а не наоборот. На диминуэндо нельзя физически расслабляться, и этот принцип работает у меня уже больше 40 лет. Композиторы, которые сочиняют великие произведения, уже представляют, как это должно звучать, но дирижеры, как правило, мало заботятся о звуке — ноты написаны, ты их играешь, и все. Для меня же звук первостепенен, из него вырисовывается образ. Техника сейчас почти у всех одинакова, все сильно подготовлены, а звук должен касаться сердца, и это самое сложное.

«Я БЫЛ НА МОГИЛЕ РАХМАНИНОВА ПОД НЬЮ-ЙОРКОМ, И ТАМ СТОЯЛА СИРЕНЬ»

— Для выступления на «Белой сирени» вы выбрали Вокализ и Рапсодию на тему Паганини Рахманинова и «Картинки с выставки» Мусоргского. Почему именно эти произведения?

— Во-первых, мы договорились с пианистом Владимиром Овчинниковым, который очень хотел сыграть Рапсодию на тему Паганини. Рахманинов преобразовал итальянскую тему в русскую, совершенно непонятно, как у него это получилось (напевает). Вокализ же оркестрован самим Рахманиновым, это произведение о любви, которое, кстати, очень полезно для струнников. Они у вас хорошие, внимательно слушают и все понимают. Фестиваль носит имя Рахманинова, однако предполагает исполнение произведений и других русских классиков, поэтому я выбрал Мусоргского как представительного, исторического автора. «Картинки с выставки» — сочинение, которое оркестровал француз Равель. В ту пору у нас были очень близкие культурные связи с Францией, Равель обожал Мусоргского и сделал самую удачную оркестровку его произведения. Он внял всему, что есть в тексте, — можно играть «Картинки» и видеть Мусоргского, а не Равеля, который блистательно сделал свою работу, но не затмил автора.

То, что в Казани есть фестиваль Рахманинова, просто замечательно. Правда, я не знаю, о белой или сиреневой сирени писал композитор, но это неважно. Вообще, наверное, речь шла, скорее, о запахе. Я был на могиле Рахманинова под Нью-Йорком, и там стояла сирень. Мы гуляли по большому кладбищу и интуитивно пришли именно к Рахманинову, ноги сами привели. Удивительно. Это один из последних романтиков, который покинул страну, печалился из-за этого и все сочинения наполнял любовью к России.

«МЛАДШЕМУ МУЗЫКАНТУ В ОРКЕСТРЕ 25 ЛЕТ, СТАРШЕМУ — 85»

— Вы начинали работать во времена, когда государство сильно влияло на репертуар оркестров, диктовало творческим людям свои правила. Поступают ли сейчас какие-то распоряжения или рекомендации сверху?

— Нет, к сожалению.

— К сожалению?

— Нет, отсутствие диктата — это, конечно, хорошо. Расстраивает, что культуре уделяется катастрофически мало внимания тем же минкультом, который явно недопонимает своей ответственности. А так... В СССР мы должны были отрабатывать какие-то даты, но мы и сейчас это выполняем: концерты ко Дню Победы, например, провели и в Москве, и в Санкт-Петербурге, и в Берлине. Правда, это была наша собственная инициатива.

— В вашей программе ко Дню Победы много популярных песен тех лет. А что вы думаете о современной поп-музыке?

— Я больным становлюсь, когда это слышу. Композиторы, которые творили в войну, создали шедевры, которые не забудутся никогда. Всегда так: тяжелые времена для государства выплескиваются во что-то гениальное в культуре. То, что делают сейчас, слушать просто невозможно — ни одной мелодии даже не запомнишь. Еще обидно, что гибнет народное искусство. Надеюсь, у вас в Татарстане этому уделяют больше внимания. Народное творчество вечно, оно рождает всю остальную культуру, поэтому за него надо бороться.

— В нескольких интервью вы называете последним великим композитором Георгия Свиридова и говорите, что сегодня не осталось достойных авторов академической музыки. Насколько внимательно вы следите за молодыми композиторами?

— Мы даже объявляли конкурс на лучшее сочинение молодого автора, но ничего не получили, к сожалению. Школа потеряна, интереса нет, финансирования нет. Раньше худсоветы специально собирались и слушали новых авторов, сейчас ничего подобного не происходит. Я спрашивал у Сладковского, как с этим дела обстоят в Татарстане, он кое-кого порекомендовал, но этого все равно недостаточно.

— А с молодыми исполнителями как? В вашем оркестре много молодежи?

— Конечно! Сначала мы даем испытательный срок около года, смотрим, как музыкант развивается, хороший он человек или плохой — это тоже важно. Один человек может испортить всю атмосферу, которая так долго создавалась, поэтому мы внимательно следим за тем, как новичок ведет себя в коллективе. Самому младшему музыканту в оркестре имени Чайковского сейчас 25 лет, самому старшему — 85. Старший учит молодого, и это отличный принцип: человек, который полвека проработал на своем месте, передает опыт, осуществляет связь поколений. У молодых часто есть талант, но не хватает знаний, но это приобретается. А кадры должны меняться, это нужно для того, чтобы оркестр жил. Постоянное обновление — это закон природы.