Война с сухими глазами: «датская» премьера Казанского ТЮЗа

В казанском ТЮЗе идут премьерные показы международного спектакля-проекта «Война глазами детей. Фрагменты»

ЖЕСТКАЯ АТМОСФЕРА В ТРАДИЦИЯХ БЕДНОГО ТЕАТРА

Сам спектакль весьма точно сделан в профессиональном отношении. Рут Винекен опытной рукой создает на немецком и русском языках сценически внятную композицию из текстов книги Светланы Алексиевич «Последние свидетели», детских писем и считалок, немецких воспоминаний. В первый день спектакля случилась техническая накладка, «поехали» титры, первую половину действия можно было лишь догадываться, что произносят немецкие актеры. Но это все неважно, мало ли что может случиться на премьере. На общий смысл и идею эта досадная техническая помарка не повлияла. В общем-то, для того чтобы утвердиться в простой и гуманной мысли о том, что дети всегда жертвы самой святой войны, можно и не смотреть спектакль. Со времен «Иванова детства» эта аксиома не утратила непреложности. Конечно, детям ее нужно транслировать с упорством церковного пономаря. Но об адресате спектакля поразмышляем чуть позже.

Композиционно действие поделено на ряд картин, которые, как в театре Шекспира, обозначают время, место и состояние грифельными табличками с надписями «Начало войны», «Голод», «Лазарет» и пр. Лилия Имамутдинова придумала трехуровневый движущийся по рельсам станок, который легко превращается при минимуме зрительской фантазии и актерского труда и в школьные парты, и в окопы, и в движущиеся составы, но главное их предназначение — разместить полукругом детский хор. Одежда сцены — черная, а костюмы персонажей — мятой фактуры серые робы с нашивкой, которые должны намекать на единство и борьбу противоположностей. Думаю, главе фракции татарстанских коммунистов и тут есть за что зацепиться в своем предвыборном рвении. Но мы останемся в границах здравого смысла и поймем костюмы как форму. Солдатскую, школьную, сценическую прозодежду. Свет подчеркнуто тусклый, музыка концептуальна и минималистична. Так создается сухая, жесткая атмосфера в традициях бедного театра и сознательно лишенная сценических сантиментов, на которые так щедры актеры русской психологической школы.

Рут Винекен и Туфан Имамутдинов на репетиции спектакля

Им, актерам ТЮЗа, физически сложно существовать в предложенном режиссером рисунке в контрапункте с материалом драматурга. Немцам — проще. Но, думаю, если мечта режиссера осуществится и спектакль посетит фестиваль в Берлине, в германоговорящей среде произойдет выравнивание актерских потенциалов. Сейчас же происходит вынужденное отстранение языковой средой, и в Казани немецким актерам проще отойти от излишне эмоциональной игры. Они не так чувствительны к дыханию зала, чуть более механистичны, чем это диктует материал. Они произносят свой немецкий текст, но зал в силу незнания оного реагирует сдержанно.

В ЧЕМ ГЛАВНЫЙ КРИТЕРИЙ УСПЕХА ТОЙ ИЛИ ИНОЙ ПОСТАНОВКИ?

Главным критерием успеха той или иной постановки я вижу неслучайность каждого из элементов действия, их незаменимость, невычленимость из структуры спектакля. Настоящая премьера в изобилии дарит мне сомнения. Скажем, несмотря на уверенный «академизм» в создании драматургического текста-коллажа, я уверен, что и в Казани нашлись бы литераторы, способные на подобный качественный, но невыдающийся опус. А может быть, они, воодушевленные оказанным доверием, и превзошли бы немецкую коллегу, для которой текст «Войны глазами детей» стал просто очередной работой. Вот где бы мог случиться поиск! Или актеры ТЮЗа. Почему именно эти, а не другие? Слов нет, Елена Ненашева или Сергей Мосейко — актеры очень высокого класса, но почему именно они? Увы, при всех профессиональных достоинствах исполнители не создают ощущения индивидуальности, неповторимости присвоенного текста. Значит, не решены, как должно, проблемы взаимоотношений актеров и персонажей. И это упрек режиссеру. Единственной актрисой из русского квинтета, которая решила для себя проблему сосуществования с текстом, стала для меня юная Елена Качиашвили, которая постепенно становится главной действующей фигурой спектакля. Дети, которые Хор, просто дети, ждать от них выдающейся игры опрометчиво. Местами они искренни и точны, местами «выпадают» из общего замысла.

Елена Качиашвили

Для дальнейшей эксплуатации спектакля Казанский ТЮЗ должен четче определиться с адресатом. Очень сложно угадать: о какой возрастной категории зрителей размышлял постановщик? Ведь нет детей «вообще», первоклашка и семиклассник по-разному отнесутся к премьере. Но всякий ребенок — не станем здесь размышлять о причинах — чужд мимикрии добра и зла. Для него, ребенка, важно прочертить линию собственного отношения к материалу. А для этого необходимо слегка отпустить вожжи принципиальной «сухости», разбавить текст, внести в него эмоциональный посыл. Взрослые зрители могут и не нуждаться в этом, но ребенка следует понуждать. Это незыблемые законы, на которых зиждется принцип вовлечения или отвращения юного зрителя от театра. Эти моменты необходимо учесть, если у театра и его главного режиссера их героический труд — говорю безо всякой иронии — не исчерпывается лишь желанием продемонстрировать себя в европах.

Словом, странные впечатления оставляет «датская» премьера Казанского ТЮЗа «Война глазами детей». Смешанные. Этот спектакль-проект, скорее всего, пополнит копилку произведений, павших от столкновения с взбудораженной толпой. Наверняка его затопчут. Заупрекают в непатриотичности, очернении истории, отсутствии гирлянд из георгиевских лент, уравнивании советских детских слез с немецкими. Люди, стоящие на подобной позиции, по-своему будут правы — постановка подарит им право на поиск пресловутой серой кошки в темной комнате своих нездоровых фантазий. С другой стороны, просвещенная публика, возможно, обрушится на художественные кондиции постановки. И здесь есть почва для критики, поскольку проект замышлялся и подавался как экспериментальный, а эстетическое совершенство не всегда сопутствует поисковому театру. Озоновый слой экспериментальных постановок в Казани и без того тонок, чтобы смиренно стоять и смотреть, как интересный замысел, отчасти скомпрометированный поспешным и слишком рациональным воплощением, будут крушить равнодушные к любому поиску люди. При таком раскладе я, вне зависимости от личного восприятия, просто вынужден буду встать на защиту спектакля.

Сергей Мосейко

НЕУДАЧЕЙ СПЕКТАКЛЬ НЕ НАЗВАТЬ, РАВНО КАК И ШЕДЕВРОМ

Ключевое слово здесь «вынужден». Удивительное дело, несмотря на всю сентиментальность и открытость эмоциональному прочтению театральных постановок, меня совсем не тронула эта война. Ни в теме (для тех, кто хоть немного да в теме), ни в средствах художественной выразительности, новых лишь для сцены Казанского ТЮЗа, ни в актерских работах, ни в нещадном использовании детского хора нет ничего, что могло бы увлажнить сухие мои глаза, заставить задрожать губы, испугать, довести до катарсического эффекта. Нет его, ошеломления, ступора, очищения через сострадание. А ведь, казалось бы, какой благодатный материал! Документальные без прикрас свидетельства детей войны, разыгранные в театре, буквально должны вышибать слезы не только из плаксивых театральных критиков, классных руководительниц и румяных гимназисток, но и из суровых отцов семейств, инспекторов Роспотребнадзора, закаленных социальных работников и заядлых шахматистов. Ведь все мы воспитаны в заботе о детской слезинке, не так ли?

Тема войны и детей запредельно слезоточива, и проще простого было скатиться в умилительно прекрасные сопли-слюни, концентрированную сентиментальность и мелодраматический пафос. Очевидно, желая избегнуть эмоционального перекоса, постановщик спектакля намеренно избрал манеру жесткого, сухого повествования, которое так любимо европейским театром. Жаль лишь, что с водой умилительной патоки из спектакля была выплеснута и подлинность трагедии детских судеб, искалеченных войной. А ведь документальный театр при всей своей подчеркнутой отстраненности и внешне сухой деловитости в пробуждении голосов прошлого и настоящего невероятно эмоционально заряжен, предельно честен. В современном театре невыдуманные человеческие истории в сложных жизненных ситуациях парадоксально заполняют пустующую нишу истинного мелодраматизма в высоком шекспировском, шиллеровском или володинском смысле. Люди, делающие документальное искусство, будь то Угаров или Разбежкина, Гремина или Алексиевич, — честные печальники о судьбах своих героев, искренние собиратели пестрой мозаики жизни в неприкрашенную картину мира. Это еще не зеркало художественных обобщений, но уже та амальгама, без которой наш горький мир не отразить, не выразить. Именно что искренности, исповедальной интонации, честного режиссерского высказывания опричь заявленной темы не хватило мне в спектакле Туфана Имамутдинова.

Туфан Имамутдинов

Впрочем, мне кажется, рано посыпать головы пеплом. Неудачей спектакль не назвать, равно как и шедевром. Хочется пожелать театру и его главному режиссеру найти своего зрителя. Не в угоду и потакание, но во имя здравого смысла. Завоевать сердца людей, привлечь неофитов, а уж затем отправляться в путешествие с экспериментами. Они нужны, слов нет. Но с них ли начинать? Не уместнее ли было, вооружившись знанием о своих актерах, их положительных и иных сторонах, взять курс на художественный синтез самых смелых мировых театральных тенденций с традицией некогда лучшего из театров российской периферии?

Нияз Игламов