Виктор Тимофеев: «Там, где есть монархия, люди живут хорошо»

Виктор Тимофеев: «Мое искусство — это то, что сейчас, в этот момент, в день, происходит. Я рисую за один раз, потом не возвращаюсь, не дописываю, не исправляю»

«СЕРИЮ ЗАКОНЧИЛ 1 СЕНТЯБРЯ, КОГДА НАЧАЛАСЬ ВОЙНА»

— Как у вас возникла мысль сделать такую выставку?

— Надо сказать, что идея у меня появилась, когда я делал серию в честь празднования 400-летия дома Романовых. Военная тема сидела в голове давно. Я же раньше занимался реконструкциями. Изучал как раз Первую мировую. Форму собирал, амуницию. У меня была достаточно солидная коллекция. Мы ездили в леса повоевать, поделившись на русских и немцев, побегать с автоматами. Но потом был пожар, моя коллекция погибла. И я успокоился... Вся беда этой темы в чем? Что война ничему не учит. Проходит 100 лет, мы влезаем в такую же ерунду на пустом месте. Войны ведь не по желанию одного человека происходят. Одно радует, что мы не в горах и не в Сербии, где начались все последние войны, где, видимо, какое-то излучение идет и люди просто психуют.

— «Сорок сороков» — это «срок сроков», это конец света, это бесконечность. А что еще?

— Это еще размер ДВП, оргалита. Я в начале лета достал их 40 штук. Потом еще 40. И сделал выставку «Сорок сороков», исполнил мечту. Там их в итоге, кстати, 88. Причем они объединены по две, по четыре штуки. Это то, что было написано за последние три месяца. Все влет шло. Я хотел сделать такую выставку и сделал. Когда наступило 1 сентября и началась эта война, я нарисовал последнюю картинку, серия кончилась.

Оргалит можно на любой помойке найти. Так что материал бесплатный. У него есть история, судьба. Авангардисты вообще рисовали на фанере, голландцы — на дереве. А лучше всего рисовать на меди или на стекле. Но стекло — оно хрупкое.

Черный, желтый и белый, по мнению художника, это имперская гамма, романовские цвета

Мне кажется, что живопись должна быть честной. И потому важно ухватить момент, ничего не придумывая. Мое искусство — это то, что сейчас, в этот момент, в день, происходит. Я рисую за один раз, потом не возвращаюсь, не дописываю, не исправляю. Раньше у меня была абстрактная живопись, к примеру. И даже эта выставка не дает представления обо мне. 10 - 15 лет я рисовал по-другому.

Кстати, у нас давно еще затевалась выставка «Полуторка». «Фишка» была в том, что хотя бы одна сторона картины должна быть размером полтора метра. А что там рисовать, уже неважно. И это тоже сгорело на пожаре.

«Я, В ОБЩЕМ-ТО, МОНАРХИСТ»

— У вас в основном в этих картинах используются три цвета: черный, желтый и белый.

— Это имперская гамма, романовские цвета. Я, в общем-то, монархист. Не потому, что лучше или хуже, а потому, что законно. Там, где есть монархия, люди живут хорошо. И еще хорошо живут в СЩА, но там монархов и не было никогда. Почему во Франции плохо? Императора скинули. А почему в Японии или Германии хорошо? В Германии императора скинули поздно, а в Японии он до сих пор есть. В Испании все, чуть что, бегали к Хуан Карлосу. Я с любовью отношусь и к Николаю Второму.

«Я ведь не пишу уже давно кисточкой, я вколачиваю краску мастихином. И получаются, к примеру, люди, похожие на бутылки, такой человек-сосуд»

— В этих работах видится иконопись.

— Есть, конечно. Не потому, что я специально так делаю. Это не сознательно, а бессознательно. Это уже в крови. Невозможно быть русским художником и не чувствовать иконопись. Я постоянно рисую Благовещение, поклонение волхвов, Троицу, ангелов. Каждый год. У нас ведь иконы изначально совсем другие, чем принято думать. Мы были в церкви Илии Мокрого в Пскове. И в Ярославле. И я увидел там свои рожи! У них там такие иконы! С голыми бабами, китами, чертями, и люди написаны, как у меня. А то, что сейчас мы видим, — это уже XVIII - XX век, Европа, это уже не наше, грубо говоря, это итальянщина.

«Сорок сороков» — это еще и размер ДВП, оргалита. Я в начале лета достал их 40 штук. Потом еще 40. И сделал выставку»

А ВМЕСТО ВИНТОВКИ МАСТИХИН

— Где вы взяли краску?

— Да ее вокруг навалом. Ребята старую, к примеру, постоянно отдают. Я пишу тем, что есть, и на то, что есть. Я ведь не пишу уже давно кисточкой, я вколачиваю краску мастихином. И получаются, к примеру, люди, похожие на бутылки, такой человек-сосуд.

— Вообще, вы же рисуете по-другому. Радостно. Многие знают ваших котов, к примеру. А тут совсем другое настроение.

— Я войну показывал по Мандельштаму: «Миллионы убитых задешево Притоптали траву в пустоте, Доброй ночи, всего им хорошего От лица земляных крепостей». Это он могилы так называет. Что тут еще прибавить? Войны кончаются миром. Даже евреи с арабами — и те договорились. А мы — разве мы победили немцев в Первой? Да. А войну проиграли. А здесь зачем воюем? Можно, конечно, было рисовать, скажем, военную форму. Но противно. А у меня у товарища отец прошел две войны, Первую мировую и финскую. Помнит имена всех лошадей. Я спросил его про войну. И он сказал, что война — это дерьмо. Так-то.