Но и это еще не все. Есть идея, которая в настоящий момент достаточно широко обсуждается, хотя еще не попала ни в какие меморандумы в окончательном виде,— формирование наднациональной валюты. Понятно, речь сейчас не идет о каких-то практических контурах этого процесса, а тем более о выпуске мировой монеты или банкноты. Но электронные деньги, которые принимались бы всем мировым сообществом, вполне возможны. Ведь если говорить о тех решениях, которые мы принимали в рамках "двадцатки", например касающихся заимствований по линии МВФ, в частности, с использованием специальных прав заимствования — Special Drawing Rights,— это и есть прообраз мировой валюты. Скажем, если эти специальные права заимствования будут приобретаться "двадцаткой" и другие страны присоединятся, по сути, это будет прообразом уже мировых расчетов в единой валюте. И это неплохо. Потому что мы должны иметь другую подпорку. При самом благожелательном отношении к развитию американской экономики, других экономик мы не должны быть заложниками ситуации, когда мировая валютная стабильность зависит от макроэкономической ситуации в одной стране. Это просто было бы опасно, просто нелепо в нынешней жизни. Слишком велики риски. И это показал кризис.

У этой идеи есть потенциал, несмотря на то что мои некоторые коллеги по "двадцатке" ее сейчас не очень активно обсуждают. Но, например, по мнению наших китайских коллег, это вполне возможный шаг. Это уже немало. Самое главное, мы не должны уходить от дискуссии на эту тему. Я специально обозначил две вещи, по которым пока не идет мирового обсуждения, но которые являются очень важными.

— Оценивались ли какие-либо риски превращения рубля в резервную валюту?

— Конечно, оценивались, и мы не можем абстрагироваться от того, что выход в глобальное финансовое пространство, в том числе валютное, может создать какие-то проблемы. Но сейчас существенных рисков эксперты не видят, насколько я знаю. Если государства будут держать часть своих золотовалютных резервов в рублях, от этого наша экономика слабее не станет, а станет сильнее по вполне понятным причинам. Но самое главное, что я хотел бы сказать, кризис эту задачу не снял с повестки дня. Он в чем-то, может быть, ее осложнил, а в чем-то даже облегчил, потому что сегодня прибегнуть к иностранным заимствованиям гораздо сложнее и многие страны открывают взаимные валютные позиции, свопы друг против друга. Бразилия с Китаем, Китай с Белоруссией так сделали. Я считаю, что и мы могли бы подумать о том, чтобы такого рода взаимные позиции открыть — например, рубль против юаня. И это как раз облегчает ситуацию.

— Наша сегодняшняя элита сформировалась в условиях непрерывного роста. Насколько она оказалась приспособлена к ситуации падения?

— Не полностью. По понятным причинам. Было ощущение, что рост будет продолжаться всегда. При этом вроде все большие экономисты, все понимают, что рыночная экономика циклична и после роста всегда наступает спад. Но то, что он будет таким быстрым, мощным, тяжелым, многих застало врасплох. Это очевидно абсолютно. Элита не только в нашей стране, во всем мире оказалась не до конца к этому готова, я имею в виду и чиновников, и бизнес-комьюнити. Но элита на то и элита, чтобы быстро обучаться. Это отнюдь не значит, что мы должны законсервироваться и преодолевать кризис никого не меняя. Нет, если в кризисной фазе обнаруживается, что тот или иной руководитель не тянет, нужно искать ему эффективную замену. Мы не можем в нынешней сложнейшей ситуации давать время на разогрев. Кто быстро вписался — тот молодец. А кто не может — ну тогда есть смысл поискать другую работу. Говорю, конечно, о начальниках, о тех, кто принимает решения. Имею в виду, без обид, что называется, всех: и руководство органов власти, и соответственно менеджеров компаний, глав регионов. Ряд таких решений мною принят. И видимо, замены будут и в дальнейшем. Иначе ничего не сделать.

— Помните, в советское время было такое звание — "Ударник социалистического труда"...

— Конечно, помню.

— А ударники капиталистического труда в момент кризиса появились?

— Мне кажется, что ударники как раз проявились в докризисный период. Особенно в период первоначального накопления капитала. "Ударников" было не так много, но они смогли быстро сколотить свои состояния, что происходило и в других странах. Я это говорю не в режиме оценок, а просто как о медицинском факте. А сейчас вопрос не в том, чтобы новые ударники появились, а в том, чтобы мы все были эффективными, чтобы мы смогли соответствовать вызову. Кризис, как известно, создает не только проблемы, но и дополнительные возможности. Вот этим челленджем, вызовом, который возник, нужно суметь воспользоваться.

Могу сказать откровенно, я недоволен структурой нашей экономики. Мы это понимали и до кризиса. Вот когда мы говорим, что нужно было что-то делать — тратить меньше или еще что-нибудь,— я думаю, дело не только в этом. И уж точно не в том, чтобы какие-то программы обрезать, тем более социальные. Чего мы действительно не сделали в должной степени — мы не провели диверсификацию структуры нашей экономики. Если бы структура экономики была другая, соответственно были бы эффективные отрасли, которые в полной мере создают национальное богатство. Если бы производительность труда была другая, технологии были бы другие, если бы энергоэффективность была выше, то, конечно, мы бы имели другие результаты. Если бы мы более активно занимались внутренним рынком, развитием внутреннего спроса, это также было бы, безусловно, полезно.

А мы вошли в кризис с прежней сырьевой структурой. И как только грохнулись цены на нефть и газ, конечно, мы стали испытывать проблемы. Однобокая структура нашей экономики как раз и выражена в тех цифрах, которые мы сегодня имеем. Конечно, падение ВВП значительное. За январь—апрель этого года оно почти 10%. Индекс промышленного производства почти на 15% упал, инвестиции в основной капитал — на пятнадцать с лишним процентов. Совершенно очевидно, что это следствие искривленной структуры нашей экономики. А также быстрого оттока спекулятивного капитала. Мы выйдем из этого кризиса. Надеюсь, что это будет достаточно скоро. Но через пять—семь лет это все может повториться. Закономерности этого глобального кризиса до конца не ясны, и когда будет повторение, сегодня никто не может сказать. Поэтому мы должны заниматься созданием новой структуры экономики уже сейчас.

Очень важно то, что мы сумели взять под контроль самые трудные проблемы. Имею в виду прежде всего банковскую сферу. То, что было сделано правительством и Центральным банком в конце прошлого и начале этого года, когда мы не дали разбалансировать банковскую систему, не подорвали в целом доверие к ней (ни один вкладчик у нас не потерял деньги), позволило сохранить доверие к банковской сфере. Сделать так, чтобы люди спокойно себя чувствовали. Это, безусловно, очень важно. По другой теме — поддержке реального сектора — не так все гладко происходит. Здесь все труднее, некоторые меры мы реализуем медленнее, чем надо было бы, не все инструменты оказались эффективными.

Есть и определенные позитивные изменения. Например, инфляция. За январь—апрель прошлого года прирост инфляции был 6,3%. За январь—апрель этого года — 6,2%. Произошло замедление темпов инфляции, в том числе вследствие того, что объем денежной массы уменьшился. Это позволяет нам рассчитывать на то, что годовые цифры инфляции будут меньше, чем прогнозировавшиеся. А это очень важно для того, чтобы кредитную ставку, о необходимости снижения которой все время говорили не только бизнесмены, понижать и дальше. Надеюсь, нам это удастся. Я пока не готов сказать, до какого уровня, но все-таки эта тенденция неплохая. И еще одна неплохая вещь — реальная зарплата за четыре месяца этого года уменьшилась всего на 1%.

Это на самом деле очень важно. Это свидетельство того, что все-таки кризис при всей своей глубине и тяжести пока идет не по самому драматическому сценарию. И задача органов власти, задача правительства и, конечно, президента — именно такой сценарий развития как минимум сохранить.

— Некоторое время назад был взят курс на строительство госкорпораций, которые будут как локомотивы двигать экономику. Сейчас в связи с кризисом возникли сомнения. Как быть теперь — достраивать госкорпорации или же, наоборот, демонтировать?

— Я вообще не считаю, что мы когда-то брали курс на использование госкорпораций в качестве локомотивов развития нашей экономики. Во всяком случае, я не думаю, что это правильный метод реформирования нашей экономической структуры. По отдельным направлениям действительно мы решили использовать государственные корпорации. Но их жизнь должна быть конечна. Вот корпорация в области ЖКХ, ей отведено пять лет. И после этого она, достигнув свои цели, должна быть расформирована, а ее задачи должны решаться как рутинные, без особых госструктур. Другие корпорации, которые занимаются чистым бизнесом, должны быть в конечном счете приватизированы (кроме, может быть, одной — "Росатома", который, по сути, является не только экономическим агентом, но и органом управления ввиду специфики работы в атомной промышленности). А так в конечном счете (и я считаю, что это абсолютно очевидно) государственные корпорации должны превратиться в акционерные общества.

— А есть ли у нас вообще неприоритетные отрасли?

— Конечно, приоритетов должно быть немного. Я вам приведу пример из другой сферы. Мы в какой-то момент объявили приоритетными несколько отраслей социальной жизни и создали национальные проекты. Я считаю, что это не худший опыт. При всех издержках, может быть, половинчатых каких-то решениях, которые мы принимали, мы смогли сдвинуть ситуацию в правильном направлении и в образовании, и в здравоохранении, и на селе, и в жилищной сфере.

Поэтому метод вычленения приоритетов как способ достижения конкретных экономических задач мне нравится. Но этих приоритетов должно быть счетное количество. Вот мы недавно создали комиссию по IT и сидели как раз разговаривали: невозможно объявить все приоритетным, тогда точно ничего не сделаем. Поэтому нужно выделить три—пять задач и по ним двигаться. Здесь, знаете, отчасти китайский должен быть подход. Они верят в креативную силу цифр. Определяется разумное количество приоритетов — и вперед. Если говорить о нашей текущей жизни, то я думаю, что эти приоритеты достаточно понятны. Это, безусловно, энергетика, на которой сегодня зиждется благополучие нашей экономики, IT, оборонный сектор, сельское хозяйство. Уже этих приоритетов достаточно для того, чтобы катапультировать нашу экономику из середины прошлого века в XXI столетие.

— В мире давно существует разделение труда. Может, нам стоит отказаться от каких-то одних производств, сосредоточиться на более перспективных?

— Во-первых, у нас все-таки большая, великая страна. Мы не можем создать такую структуру экономики, когда скажем, что мы этим точно не занимаемся, потому что ведь очень хорошие результаты в других отраслях. У нас огромная территория. У нас большое население. Да, у нас слабодиверсифицированная экономика, но у нас есть база советского периода. Она, конечно, несовершенна. В некоторых сферах сегодня прогресс очень труден. Тем не менее мы должны оценить свои силы и не отказываться от конкуренции в тех отраслях, в которых мы имели преимущество. Мне лет десять назад казалось, что нашу автомобильную промышленность в силу ее отсталости, отсутствия перспективных моделей, огромного предложения из-за границы невозможно модернизировать. Я ошибся. Считаю, что нашу автомобильную промышленность можно модернизировать. Последние бизнес-проекты, которые осуществлялись в этой сфере, были вполне удачными. Конечно, кризис сейчас всех накрыл. Продажи упали, заводы, может быть, не так быстро запустят в полном объеме линейку автомобилей. То, что мы сегодня выпускаем различные модели, все-таки неплохой шаг в направлении создания собственного российского автомобиля. Никто ведь не придумывает ничего с нуля. То, что мы наладили у себя отверточную сборку, добавляя потом российскую локализацию по отдельным частям авто, это хорошие шаги к тому, чтобы создать свои модели — полностью или частично. То же самое, я считаю, и в отношении радиоэлектроники, текстильной и легкой промышленности. Нельзя думать, что мы ушли с этого рынка. Приведу такой пример из IT. Мы славимся хорошими программистами, делаем качественный, мирового уровня софт и почти не умеем делать hard, железо. Значит, можно было бы сказать: давайте мы мозгами будем работать, а железо пусть производят в других странах. Но так не бывает. Если мы не сможем идею воплотить в металле, скорее всего, в какой-то момент мы потеряем весь сегмент. Ряд стран готов покупать у нас только технологии и не хочет приобретать наши вполне конкурентоспособные товары, которые исполнены "в железе". Вы нам идею продайте — и все. Но это менее выгодно! Идея без железа — она так и останется в конечном счете идеей. Считаю, что мы можем и свои компьютеры производить, и свои телевизоры выпускать, и бытовую технику. Если мы не будем делать хорошие российские утюги, то, скорее всего, потом и программы писать не сможем.

— Какой российский бренд или товар может стать востребованным во всем мире? Я имею в виду не газ и нефть, которые покупают и будут покупать, а то, что руками делается?

— Надеюсь, что все-таки мы не страна монобренда. Поэтому мне хотелось бы, чтобы наши энергетические бренды были популярны, но не в меньшей степени мне нравится идея развития наших IT-марок. Продвигать их, кстати, нужно не только вовне, но и внутри страны. Вот эти все кампании типа "Покупайте американское!", "Покупайте новозеландское!" или "Покупайте российское!" — они сами по себе вполне полезны (хотя сегодня они, может быть, вступают в конфликт с темой борьбы с протекционизмом). Но для страны это полезная вещь. Хотелось бы, чтобы этих брендов было как можно больше, чтобы, выбирая между, условно говоря, сугубо российским брендом и интернациональным, российский потребитель делал выбор в пользу родного бренда.

Хотелось бы, чтобы это были марки в тех сферах, которые были номинированы как приоритеты. Вот хотелось бы, чтобы наши бренды в сфере высоких технологий воспринимались в мире, чтобы они стали известны. Так же, как стали известны бренды японских, европейских производителей, американских производителей. Хотелось бы, чтобы наши продукты питания тоже воспринимались таким образом, потому что мы огромная аграрная страна. У нас 9% мировых запасов пашни. У нас 20% мировых запасов воды. Мы можем кормить не только себя, но и весь мир, как минимум наших соседей. У нас есть очень неплохие бренды, которые котируются в сфере вооружений. Что такое наши танки и ракеты, "калашниковы", знают во всем мире. Однако это не значит, что мы раз и навсегда заняли это место под солнцем. Если мы не будем заниматься созданием новых современных вооружений, нас вытеснят, даже несмотря на славную историю. У нас есть сферы, из которых мы не ушли и которые мы должны закрепить за собой. Это и самолетостроение, и атомная энергетика, и ряд других...

Мне бы точно не хотелось, чтобы мы называли два-три бренда и считали, что это и есть наше все. Даже в области искусства и спорта мне бы не хотелось, чтобы мы замыкались в рамках балета и хоккея. У нас достижения есть и в других видах спорта, причем совершенно новых для нас. Ну кто мог бы подумать 20 лет назад, что мы так научимся в теннис играть? Научились же? Значит, можем и другими видами спорта заниматься. Честно говоря, для меня было удивительно, когда в начале этого десятилетия начало возрождаться российское кино. Казалось, ему очень трудно составить конкуренцию Голливуду, другим крупнейшим кинопроизводствам мира. Тем не менее люди стали ходить на наши фильмы. Они собирают очень большую кассу. Выше, чем самые крутые голливудские блокбастеры. Мы не должны себя недооценивать. Нечего стесняться...